Кино в письмах: о драме "Смерть и жизнь Джона Ф. Донована" Ксавье Долана

Телезвезда, юный фанат и тот же фанат постарше

Действие первой англоязычной ленты канадского режиссера Ксавье Долана происходит в двух временных пластах и на разных континентах.

В 2006 году — в Нью-Йорке, где актер телесериала о подростках со сверхъестественными способностями Джон Ф. Донован (Кит Харингтон) строит карьеру, трагически обрывающуюся на взлете, и в Англии, где за его творчеством и личной жизнью пристрастно — с патологически визжащим восторгом — следит 11-летний Руперт (Джейкоб Трембле).

И спустя десять лет — в Праге, где уже повзрослевший Руперт (Бен Шнетцер, который на Джейкоба Трембле ничуть не похож), дает пространное интервью едкой журналистке (Тэнди Ньютон), поверхностно знающей о нем и его кумире благодаря "Википедии".

Все самое важное в Telegram

Разговоры, разговоры и еще немного разговоров

22-летний Руперт реализовал детскую мечту и стал актером, а еще — написал книгу о Джоне Ф. Доноване, основанную на многолетней переписке с ним.

Первое письмо мальчик написал ему в 6 лет и с тех поддерживал эпистолярную связь с кумиром, тщательно скрывая ее от матери (Натали Портман) и мира, пока она, наконец, не обнаружилась, плеснув бензина в яркое пламя скандала, в котором в тот момент плавился публичный образ звезды.

Руперт многословно вводит журналистку (а с ней и зрителей) в контекст событий, указывая, под каким именно углом их стоит воспринимать, а после — сопровождая их дополнительными интерпретациями, проводящими параллели между жизнью звезды и малолетнего фаната.

Тем самым большинство сцен предстают живыми иллюстрациями, педантично воссоздающими закадровый текст. И, одновременно, тонут в разговорах, лишь изредка прерывающихся всполохами безусловного действия.

Музыка и еще чуть-чуть музыки

Единственное, что способно отчасти сдержать словесный поток, в котором купается Ксавье Долан, — это музыка, превращающая отдельные эпизоды в музыкальные клипы, в которых — как это нередко бывает в музыкальных клипах — форма, тасующая узнаваемые глянцевые образы, празднует триумф над содержанием.

Таким образом в ленте представляют и публичную жизнь телезвезды, и ночной клубный загул, и эмоциональную встречу под дождем (эмоциональную в том числе потому, что она залита ливнем).

Подобные сцены можно объяснить амбициозными художественными мотивами. Они подчеркивают сентиментальный характер пересказа, который с необходимостью смешивает реальность и вымысел. Но это не делает их менее вторичными, на грани вызывающего китча.

Крупный план и план еще крупнее

В фильме есть сцены с импрессионистски расплывающимся изображением и, наоборот, выразительно, контрастно схватывающие целое. Но в основном Ксавье Долан и оператор-постановщик Андре Тюрпен рассказывают историю, чередуя крупные планы.

Они концентрируются на лицах, пристально вглядываясь в них, укрупняя до некомфортного предела. С помощью живой камеры, дышащей с персонажами в такт и будто поддакивающей им и их переживаниям, авторы даже диалоги превращают в монологи.

Предпочитая соло талантливых исполнителей (по второму плану ленты уверенной поступью прошли Кэти Бэйтс, Сьюзан Сарандон и Майкл Гэмбон) полноценному актерскому ансамблю.

Кадр из фильма "Смерть и жизнь Джона Ф. Донована"

Кадр из фильма "Смерть и жизнь Джона Ф. Донована"

Кадр из фильма "Смерть и жизнь Джона Ф. Донована"

Театр в кино — хороший и плохой

Этот прием был избыточно использован Ксавье Доланом в предыдущем фильме — драме "Это всего лишь конец света", основанной на терпкой пьесе французского драматурга Жан-Люка Лагарса, — чтобы подчеркнуть многоголосый разлад взаимоотношений семьи, в которой все друг другу без конца что-то говорят, но при этом по-настоящему друг друга не слышат.

Собственно, и в "Смерти и жизни Джона Ф. Донована" эффективнее всего он срабатывает в сценах семейных застолий, контактов актера и его матери (Сьюзан Сарандон). Где выглядит, как хорошо выученный, благодаря многочисленным повторам, урок, примиряя театральный, по своей сути, концентрат эмоций с природой кино.

В иных же ситуациях, наоборот, разрушает стилистическую и эмоциональную целостность фильма. Диалоги повзрослевшего Руперта и журналистки, к примеру, выглядят уже как плохой — иногда, очень плохой — театр. И облюбованные Ксавье Доланом крупные планы лишь подчеркивают их неестественный, механический характер.

Потрепанное лоскутное одеяло

Механика и органика болезненно борются друг с другом все два часа экранного времени, так и не приходя к крепкому миру. В итоге, многочисленные разрозненные сюжеты удерживает лишь закадровый рассказ, делая из фильма своеобразное лоскутное одеяло, грозящее расползтись по неровным грубым швам.

Художественная же правда в этом рассказе, наполненная горячим биением сердец актеров и пронзительными (но редкими) творческими откровениями Ксавье Долана, то и дело уступает место напыщенным банальностям, которые автор за эти откровения невозмутимо выдает.

Сергей Васильев delo.ua

Источник